В ПОИСКАХ ЛИЧНОСТИ.

«Балет» №6 2002 г

Bиталий Вульф:

Первая передача - о Годунове - была самая сложная, потому что, с одной стороны, я Сашу очень хорошо знал: мы дружили. Так сложилось, что с середины 70-х годов или даже в начале 70-х я познакомился с ним и его женой Людмилой Власовой в доме Алексея Николаевича Ермолаева И после смерти Ермолаева Саша и Люда постоянно приезжали ко мне в Волков переулок, где я тогда жил Все сложности отношений Годунова с Григоровичем, все его сближения с ним, отталкивания, наконец, та драма, когда Сашу перестали выпускать за границу, - все происходило на моих глазах. Помню день, когда он решил писать письмо на имя Андропова А делать это Саша не очень умел, и попросил меня это письмо написать Мы втроем - Саша, Мила и я - на его машине (у меня тогда еще машины не было) поехали на Кузнецкий мост, в приемную. Пришли, дрожали от страха, сдали письмо не в почтовый ящик, а дежурному, и умчались. Саша получил ответ через две недели, ему разрешили выезд. По-моему, он выезжал во Францию без Милы, - точно не помню.

В 1979 году я уезжал отдыхать в Крым, а на следующий день после моего отъезда Саша с Милой улетали в Америку. Они поехали провожать меня в аэропорт. Он шепнул мне «Когда мы теперь увидимся?», а я спросил: «Ты что, собираешься остаться?» Он ответил: «Я думаю об этом». Я помолчал и сказал. «Саша, не надо, мне страшно». Этот разговор был в машине, и сидящая сзади Мила, по-моему, сказала: «Саша, я маму никогда не оставлю». Завязался разговор на эту тему. Поэтому известие о том, что он остался, не было для меня неожиданностью.
Еще помню поразительный день, примерно через год после этого события, когда отмечали день рождения моей мамы, - 1 августа. Саша всегда бывал у меня в этот день с Милой. Вдруг раздался телефонный звонок (было, как обычно, много народу), я взял трубку и услышал Сашин голос «Не называйте меня по имени, я все помню, я рядом». А рядом находились мои близкие друзья: переводчица Елена Зонина и директор театра «Современник» Леонид Иосифович Эрман. Леня и Лена поняли, с кем я говорю по моему побелевшему лицу. Я спрашивал: «Как дела?», он мне отвечал. Я был лаконичен, и мы говорили минут десять. Очень хорошо это помню А вскоре после разговора пришла Мила: «Милочка, если бы вы пришли на полчаса раньше, вы могли бы с ним поговорить». Это было в 1980 году. Когда я начал делать передачу, естественно, у меня внутри было много теплых чувств, любви и привязанности к Саше.

Тогда на телевидении балетный материал находился в руках какой-то дамы (сейчас не помню ее имени). Она категорически отказалась дать архивные материалы. У меня осталось чувство неудовлетворённости: работе явно не хватало танцев Годунова.

После передачи в газете «Аргументы и факты» появилась статья Виолетты Майниеце и Александра Фирера, названная «Вульф вместо балета» «Виталий Яковлевич Вульф - персонаж сегодня весьма приметный. Выходят одна за другой его книги, телепередачи. Вульф читает лекции за рубежом, неся, так сказать, русское искусство зарубежной публике. Он регулярно появляется на модных светских раутах Человек эрудированный, влюбленный в искусство, обладающий несомненным даром рассказчика и обаянием, интеллигент не нашего времени. Вульф, безусловно, личность. Он имеет репутацию талантливого человека. Но талант - это не только дар плести кружева светской беседы с экрана. И это не одно лишь знание как будто бы всего обо всем. Это еще способность корректировать этот дар и это знание, нести ответственность за всё, за каждый факт, каждую оценку, произносимую им Это умение соблюсти интонацию, сочетающую деликатность и дистанцию, умение быть в тени звезды».

Это была преамбула, а потом было написано, что в передачах, посвященных известным танцовщикам Ирине Колпаковой, Рудольфу Нурееву, Александру Годунову, «их создатель - доктор исторических наук и большой любитель балета, похоже, придерживается следующей концепции: главный персонаж телепередачи - сам автор. В результате подобной сценарной драматургии вульфовские балетные опусы так и хочется назвать: «Я и Нуреев», «Я и Годунов», «Я и Колпакова». В доказательство приведем дословный текст из передачи, посвященной Колпаковой. «Два года моей почти постоянной жизни в Нью-Йорке прошли под знаком почти ежедневных встреч, бесед, гуляний с Ириной Колпаковой. Мы смотрели видео, уютно усевшись у неё на диване, ели орешки. С ней просто. Никакого звездизма Она абсолютно демократичный человек». И с другими своими героями автор на короткой ноге «Ну что, брат Пушкин» А потом был еще один текст: «...Так ли уж пестовал Юрий Григорович Годунова, ведь общеизвестно, что, став основным партнером Майи Плисецкой, Годунов сразу был зачислен в стан врагов руководства, лишился большой части репертуара и редко участвовал в новых постановках» Цитировать больше не стану.

За восемь лет работы на телевидении, мне естественно, пришлось встречаться и с резкими критическими статьями, и с восторженными статьями, многое было написано обо мне в последние годы, но статья Майниеце запомнилась, потому что автором руководило желание «подрезать» меня в самом начале Имя Виолетты Майниеце я запомнил (Фирер откровенно выступал соавтором). Я не знаю ее в лицо, никогда не видел, но более беспардонной статьи никогда не читал. Когда же позже читал, нто она пишет о балете, удивлялся: откуда у интеллигентного, знающего критика отчаянно злобное желание - уничтожить? Обычно никогда не обращал внимания на чужую молву и не отвечал на кривотолки, но эту злобную эскападу запомнил. Наверное, потому, что все случилось в начале моей телевизионной деятельности после возвращения из Америки.

Идея и смысл «Серебряного шара» еще до выхода первых выпусков заключались в том, что автор должен рассказывать о людях, которых знал лично. Это вносило в программу определенную теплоту, обогащало деталями. Желание оппонентов меня ударить возникло в очень опасный для передачи момент, когда за любой статьей обо мне, за любым на прошедший эфир откликом следили. Только люди, которым нравилось то, что я делаю, сохранили «Серебряный шар» Он выжил, и теперь можно писать все, что кому вздумается Хотя та же Майниеце с годами стала серьезным профессиональным критиком. На упреки в фактических неточностях, скажем, в истории с Годуновым, которую я знаю в отличие от Майниеце детально, могу ответить: когда Саша Годунов стал партнером Майи Михайловны, он получил Тибальда в «Ромео и Джульетте», и эту партию замечательно танцевал. А последним спектаклем, который он станцевал, тоже был «Ромео», тот же Тибальд. Не говоря уже о том, что Саша был введен на роль Ивана Грозного Григоровичем в тот самый период, когда танцевал с Майей Михайловной постоянно. Писать, что Григорович не поддерживал Годунова, а наоборот, лишил его репертуара, значит еще раз «лягнуть» Григоровича.

Все эти «подтексты» и подмены, заведомые искажения того, что было в реальности, и привели к тому, что Григорович сам подал заявление об уходе из Большого театра. Что произошло с балетом Большого после, обсуждать не будем, - это хорошо известно. При всех бесчисленных ошибках Григоровича, при всей его субъективности, при всей его жесткости, ни один профессионал не может сказать, что есть сегодня в России хореограф выше, чем Юрий Григорович. Что бы ни писали о нем, и постоянно, Ольга Гердт, Анна Гордеева, Майя Крылова и даже самая способная из известных ныне газетчиков, пишущих о балете, Татьяна Кузнецова (которая несмотря ни на что мне интересна, когда не зациклена на тех, кто «хором» избран объектом неприятия, и когда не грубит). Передача 1997 года о Григоровиче стала в свое время особенно заметной. В ней я не пользовался ни черными, ни белыми красками. Была реальность - сделанное Григоровичем. Если бы Григорович не поставил ничего, кроме «Легенды о любви» и «Спартака», он навсегда бы вошел в историю балета. Если бы Григорович не поставил, ничего кроме «Каменного цветка» и «Ивана Грозного», он бы навсегда в истории балета остался.

Помню, как меня обидело (как будто меня и касалось), как необъективно, жестоко и с высоты своего долгожданного признания писал о Григоровиче Вадим Гаевский. Гаевский - человек, который очень много пережил, перестрадал. Он не печатался, его не печатали, хотя журнал «Театр» и поддерживал его многие годы. Теперь он получил право на компенсацию и «закусил удила». В 2000 году вышла книга Гаевского «Дом Петипа», где немало страниц посвящено балетам Григоровича, и «Каменному», и «Легенде». Сравнивая «Спартака» Якобсона и «Спартака» Григоровича, автор пишет: «С большой сцены уходит мягкий пластический стиль, на смену приходит стиль жесткий, властный, атлетический и конструктивный». И далее: «В доме Петипа» Григорович выстроил свой холодный дом, где от любви до ненависти был один шаг». Можно цитировать бесконечно, но не хочется тратить на это время. Все это неправда. В каждом слове скрыты недоброжелательность и желание уничтожить человека. Григорович в истории останется, а будут ли вспоминать Гаевского - вопрос.

Григорович выжил и последние семь лет, уйдя из Большого, работал плодотворно. Его упрекают сегодня уже гораздо меньше, и гораздо меньше льется грязи, которая лилась семь лет назад. Выстоять все это мог только сильный человек, и то, что он создал Краснодарский балет, и то, что ставит в Сеуле и Праге, Риме и Стамбуле, Варшаве и Париже - результат огромной воли, ума, выдержки. Теперь Юрия Николаевича упрекают, что он ставит свои старые балеты и не ставит ничего нового. Да, он восстанавливает собственные классические спектакли. Это - шедевры. Когда мы слушаем музыку Моцарта, Чайковского или смотрим в сотый раз «Лебединое озеро», - получаем удовольствие. Возобновление этих балетов -только радость.

Когда Григорович недавно предложил поставить в Большом «Светлый ручей» и «Болт» Шостаковича, восстановив параллельно «Золотой век», ему в этом отказали. И пригласили Ратманского на постановку балета «Светлый ручей». Программа о Григоровиче, сделанная в 1997-м году, объездила много телевизионных фестивалей: ее смотрели в Праге, во Флоренции, и везде к ней был большой интерес.

Передача, которой я дорожу, - о Нине Тимофеевой. Съемочная группа была у нее в доме, где много собак и кошек. Нина была еще в очень хорошей форме. У меня осталась фотография на память об этой поездке. Мы подружились. И я, и моя команда были очарованы Ниной. Делать передачу было очень легко: я уже получил возможность пользоваться материалами из Красногорского архива и иллюстрировать свой рассказ фондовыми записями. Когда я приехал в Израиль года через два и встретил Нину, то был сильно удручен, потому что Нина за те два года, что мы не виделись, изменилась, сильно сдала. Усталый человек, она живет в арабском районе, увлеклась религией, сектой Кабалы, вместе с дочерью Надей без конца читает про Кабалу книги. Мы приехали с Мариной Нееловой и Еленой Камбуровой на концерт в Иерусалиме. Вечер памяти Раневской. Перед началом в театр пришла Нина Тимофеева. Трудно было поверить, что эта женщина была феноменальной балериной, блестяще танцевала «Ночной город» Бартока, Эгину в «Спартаке», Хозяйку Медной горы в «Каменном цветке». Технически была необыкновенно сильной. Можно было не принимать ее в «Жизели», «Лебедином озере», «Раймонде», но она великолепно танцевала балеты Григоровича, чувствовала запах времени. Все в ней было. Передачу о ней делали легко и радостно.

Борис Эйфман, которого я очень ценю, стал следующим героем «Серебряного шара». Недавно, в день 55-летия Эйфмана, газета «Культура поместила о нем скверную статью Юлии Яковлевой. Телевизионный ведущий Андрей Максимов ответил ей, а главный редактор взял критикессу под защиту: дескать, деятели искусства стали походить на изнеженные растения, и до них нельзя дотронуться. Все это очень грустно. Уходят понятия чести и честности, интеллигентность и воспитанность. На смену пришли грубость, агрессия, ненависть, вседозволенность.

Передачу о Борисе Эйфмане вся группа делала с эмоциональным подъемом. Мы были под впечатлением его «Русского Гамлета» в Большом театре. Судьба этого спектакля не сложилась, он прошел всего 3-4 раза. А там великолепно танцевали Маша Александрова (гораздо лучше Волочковой) и Дмитрий Гуданов. Постановка «Русского Гамлета» начиналась еще при Васильеве. Кстати, одна из малопривлекательных акций со стороны Вадима Гаевского заключалась в том, что он позволил себе написать резко критическую статью о Васильеве после снятия того с поста художественного руководителя - директора Большого. Статью эту можно и нужно было писать раньше: неудача «Лебединого озера» повод давала. Васильев был гениальный танцовщик, но отнюдь не гениальный хореограф. Все это верно, только говорить об этом надо было не тогда, когда человека сняли, и о своей отставке он узнал по радио. История непристойная сама по себе Непристойно и писать так, как сделал это критик, - после ухода Васильева.

Как ни странно, низкие рейтинги моих передач были отмечены только дважды: «Борис Эйфман» и «Галина Уланова» Это свидетельствует, по-моему, о том, как изменилась культура в стране. Как изменились вкусы: Уланова - уже древняя история, и гениальный дар Галины Сергеевны, ее «Жизель», ее Мария в «Бахчисарайском фонтане», ее «Красный мак», Джульетта, «Шопениана», «Умирающий лебедь» - все это было очень давно, 45 лет назад. Понятно, пожалуй, что и Эйфман с его причудливым рисунком, с его огромным зрительским успехом, но успехом в Москве и Санкт-Петербурге, оказался очень далек от телеаудитории страны.

Передача о Григоровиче имела успех, потому что это прозвучало как сенсация. Сам факт телеэфира о нем после артиллерийских залпов критики и двухлетнего молчания сработал на популярность программы. Совершенно неожиданно очень высокий рейтинг имели передачи о Баланчине, Лавровском и Бессмертновой. Баланчин - это Запад. Трудно определить, что увлекает людей, почему передачи о Лавровском и Бессмертновой получили высокий рейтинг, может быть, сыграл роль изобразительный ряд: было что показывать. В передаче о Лавровском удалось показать сохранившиеся пленки. Он танцует «Жизель», «Дон Кихот», «Спартак» великолепно. Рядом с гениальным танцовщиком, с Владимиром Васильевым, Михаил Лавровский выдержал непростую конкуренцию. Он был рядом.

Когда-то еще до «Серебряного шара», когда я только начинал работать на телевидении, я сделал передачу о Нурееве. Людям кажется, что вот он уехал на Запад, и всё у него сразу стало замечательно. А у него первый год был очень тяжелым, он звонил, хотел вернуться, когда попал в труппу маркиза де Куэваса и выступал на маленьких, плохих сценах, был одинок, не знал языка. Потом уже Эрик Брун вместе с ним и двумя балеринами создал ансамбль из 4-х человек Они репетировали в Париже, уехали в Америку, и Нуреев в свой первый приезд не имел в Америке никакого успеха. Если бы не встреча с Марго Фонтейн, которую организовала ученица Вагановой Волкова (она давно жила в Дании и Рудольф приехал к ней заниматься), ничего бы не случилось. Марго Фонтейн была ученицей Волковой, брала у нее уроки. Нуреев пригласил меня посмотреть «Американскую ночь», балет, который он поставил и в котором танцевал. Во время нашей случайной встречи в 1985 году в Париже мой друг Нина Каганская, «парижанка всю жизнь», повела меня на конкурс балета в помещении Опера Комик. В буфете, куда я пошел выпить кофе, у стойки стоял Нуреев, с которым мы были знакомы по Ленинграду до его отъезда. «Американская ночь» не произвела на меня впечатления. Нуреев уже почти не танцевал, только магия его присутствия на сцене действовала на зал. Личное общение всегда помогает готовить передачи. Возникает незримый элемент присутствия того, о ком говоришь.

Редко теперь показывают передачу об Алексее Николаевиче Ермолаеве. С ним я познакомился 22 декабря 1974 года. Елизавета Павловна Гердт сделала мне место в Большом: шла «Жизель». Танцевала Стручкова, в ложе сидел Ермолаев, и я не помню, кто меня с ним познакомил. Он пригласил меня к себе домой через неделю, но 29 декабря умерла моя мама... С этого дня весь последний год своей жизни Алексей Николаевич приезжал ко мне домой почти ежедневно. Когда я понемножку оправился от несчастья, смог ходить, работать, то стал приезжать и к нему: мы очень подружились. В доме Ермолаева я познакомился с Владимировым, Лавровским, Годуновым, там бывал Григорович, с которым Ермолаев то сближался, то расходился, как и с Сашей Годуновым. Но Саша Юрия Николаевича очень любил. Я решил делать передачу о Ермолаеве, навеяв ее личными ощущениями. «Серебряный шар» поначалу взлетел благодаря личной интонации и знанию тех людей, кто становится его героями.

Программу о Дягилеве я задумал в Монте-Карло, когда ездил на юг Франции, делать передачу «Старая русская Ницца». Из Ниццы за 15 минут на автобусе мы доехали до Монте-Карло, где долго искали памятник Дягилеву. Никто вокруг не знал, где находится это место, ни один полицейский толком ничего не мог объяснить. Памятник оказался в ужасном виде... Я купил замечательную книжку о Дягилеве, изданную в Америке, где почерпнул много неизвестной мне информации.

Сейчас, когда я заглядываю в будущее, то думаю о том, что хорошо бы сделать передачу о гениальной петербургской балерине Алле Шелест, известной теперь уже узкому кругу специалистов и любителей. Из молодых меня занимают дарования Цискаридзе и Гуданова, но у них пока еще нет телевизинно-кинематографической судьбы. Есть успех, а судьбы пока нет. И Грачева, и Степаненко, и Аллаш, и Уваров, и Филин, и Гуданов, и особенно Цискаридзе - талантливые мастера, но чем они отличаются от предшествующего поколения? Наверное, предшественники жили в иных социальных условиях, имели иные ценности. Что наберет из опыта житейского и художественного их смена? Никогда не забуду, как Михаил Лавровский однажды сказал: «Вы знаете, для меня существует всего три авторитета папа, Голейзовский и Григорович. И кто бы что ни говорил, мы все вышли из Григоровича, мы все были не Аполлоны, но он их из нас сделал»

Когда я думаю о балетных программах, то самая большая проблема - выбор героев, ведь нельзя все время заниматься историей - близкой или далекой. Нельзя, а выбрать увлекательную для аудитории личность из молодого поколения - нелегко, хотя танцуют в Большом театре (и не только в Большом) профессионалы высокого уровня. Буду думать.